Школа негодяев - Страница 87

– Да ну! – удивился Вадим. Сергеев уже стащил с него жилет и куртку. Свитер снять было невозможно, и Умка ловко подрезал рукав ножом.

Плечо коммандоса выглядело, конечно, не лучшим образом, но вывих – не перелом. Пользуясь тем, что Вадим отвлекся, Сергеев рванул поврежденную руку, одновременно вставляя на место сустав.

Вадик взревел и оттолкнул Умку здоровой рукой, но плечо уже стало на место.

– Чего орешь? – осведомился девичий голос снизу. – Обосрался, что ли?

Раздался громкий смех.

«Четверо, определил Сергеев, их четверо. Ирина удачно попала. Но четверо – это тоже немало».

Он жестом показал, что ему и Вадиму, который кое-как поправлял на себе одежду и амуницию, надо идти вверх. Ирина кивнула. Умка отстегнул от «разгрузки» оставшиеся осколочные гранаты и положил рядом с Матвеем. Подольский тяжело дышал и облизывал губы, даже через севшую на кожу известковую пыль было видно, что кожа у него землистого оттенка.

– Удачи, – сказал он тем же чужим голосом.

Наверху действительно была каша.

Если бы бетон мог гореть, он бы тоже горел. Ударная волна вышибла все двери, ведущие во внутренние помещения, выворотив некоторые вместе с лутками. От пятерок, защищавших этаж, мало что осталось: разбросанные по полу фрагменты тел, искореженное, дымящееся оружие. Зрелище было отталкивающее, свет, проникающий сквозь дым, делал его еще и сюрреалистичным, внезапно подчеркивая цвета предметов и пятен на почерневшем полу. Особенно страшен был запах – смесь горелого мяса, химии и, почему-то, паленой шерсти. На площадке, неподалеку от ступеней, лежала оторванная кисть руки. Вадим отбросил ее ногой, и они вошли на этаж через пролом в решетке.

За их спинами рявкнул «Галил» Ирины: сначала два одиночных, потом очередь. В ответ заголосили «калаши», тявкнул несколько раз пистолет Матвея. Взрыв гранаты прозвучал совсем негромко, что-то обрушилось и все затихло.

Этаж был основательно перестроен, наверное, конструкция здания это позволяла. Здесь планировка была радиальной, все залы выходили в вестибюль и теперь зияли по кругу провалами выбитых дверей. Под подошвами ботинок Сергеева что-то хрустело и, иногда, чавкало. Вадим держал под прицелом левую сторону и тыл, Умке достался фронт и дверные проемы справа. Свет на этаже окончательно отключился после выстрела из «шмеля», но, видать, генератор в цоколе до конца все еще не издох, и некоторые обрывки проводов искрили, правда, не очень интенсивно. Шесть комнат. В одной из них – учительская. Только в какой именно?

Умка шагнул в первый проем. Никого. За выбитыми ударной волной окнами догорал серый день, и свет от него, проникавший в комнату, был тоже грязно-серым. Тут вполне мог располагаться учебный класс. Столы, разбросанные взрывом, стулья… Перевернутый тренажер, если судить по органам управления возле кресла – вертолетный.

В следующей комнате было некое подобие актового зала. Тут от «шмеля» начался пожар, горели стулья, сметенные от центра к краям. Никого. Сергеев напрягся, заметив лежащее посреди пламени деревянных обломков тело, но это был труп одного из детей, заброшенный сюда ударной волной. Живой бы не мог так лежать в огне.

В третью комнату вела массивная, бронированная дверь. Взрыв выбил и ее вместе с луткой, но при этом тяжелая, окованная железом плита снизила воздействие фронта избыточного давления настолько, что повреждения внутри случились минимальные – перевернуло несколько столов да выдавило стекла из рамы напротив.

Умка шагнул внутрь, и понял, что прибыл на место.

Молчун сидел в кресле, похожем на гинекологическое, с креплениями для ног и рук, но не привязанным. Глаза у него были открыты, совершенно лишены жизни, и лицо было застывшим, также как взгляд. Левую щеку расцвечивал громадный, уже желтоватый синяк. На подбородке и в углу рта появились грубоватые швы, словно безумный кукольный мастер пытался поправить порванной кукле лицо, и стягивал испорченную ткань широкими черными стежками. Еще один шов, но сделанный уже скобами, уходил со лба на свеже остриженную голову. Блестящие нити разовых трубок связывали Молчуна с высокой стойкой передвижной капельницы, на которой располагались несколько пластиковых бутылей с жидкостями. На появление Сергеева Молчун никак не отреагировал, даже не моргнул.

Зато на лице остальных участников встречи эмоций было в достатке.

Умка попробовал сглотнуть, но не смог – горло перехватила чужая, холодная рука. Ни заплакать, ни вскрикнуть… Ничего. Были бы силы перевести дух. Сергеев медленно выдавил из легких загустевший воздух и осторожно расправил скрюченный на спусковом крючке палец.

Справа от Молчуна в своей любимой позе на краю стола сидел Мангуст.

Он очень изменился за прошедшие годы, высох, как мумия, уменьшился в размерах и больше походил на летучую мышь, чем на грозу кобр – покрытый веснушчатой сморщенной кожей череп украшали оттопырившиеся, кажущиеся очень большими уши. Лицо его с одно стороны обвисло. Потеряло форму и левое нижнее веко, вывернув наружу блеклую склеру, над которой поблескивал выкаченный глаз. Левое плечо – то, по которому когда-то пришелся удар Умки – было приподнято вверх, словно в недоумении, что еще более усиливало сходство Андрея Алексеевича с огромным кожаном. Возможно, кто-то и мог не узнать в этом престарелом нетопыре Мангуста, но только не Сергеев, которому до сих пор иногда снился лабиринт тоннелей, залитый гнилой водой, и темный силуэт наставника на бесконечной лестнице сломанного эскалатора…

Это был он – Мангуст, которого не пощадили время и раны. Бывший учитель, бывший куратор, бывший друг и вечный, во всех смыслах этого слова, враг.