Школа негодяев - Страница 3

Вполне может быть…

Для определения типа использованной взрывчатки нужна, как минимум, экспресс-лаборатория, а у Сергеева не было ничего даже для того, чтобы взять пробы.

Возможно, что на месте катастрофы работали следственные комиссии. А возможно, и нет. Было ли у кого-нибудь желание устанавливать истину в самый страшный год, Первый год после Потопа? Но ведь журналисты тогда еще рыли носом землю. Тема была больной, свежей и каждая статья, если в ней присутствовали хоть какие-то факты, воспринималась, словно откровение.

Писали разное. Писали о плачевном состоянии плотин Днепровского каскада. О том, что, несмотря на неоднократные требования специалистов выделить деньги на ремонт, финансирование не велось, а там, где велось, денег ни на что другое, как на то, чтобы их украсть, не хватало! Говорили о низком качестве бетонов, о старении арматурного каркаса и нерасчетных нагрузках, возникших от движения транспорта. Рассматривали сейсмическую теорию, теорию просадок нижних слоев грунта, теорию образования каверн, но никто – как по сговору – не упоминал о возможности террористического акта.

Ни те, кто оказался по правую сторону Днепра.

Ни те, которые стали хозяевами на левой.

Сергеев же всегда начинал расследование с той версии, которую отвергали заинтересованные стороны. Но его мнением уж точно никто не интересовался. Сама мысль о том, что такое несчастье может быть не результатом халатности, а результатом целенаправленной деятельности рук человеческих, вызывала у 90 % журналистов отторжение, что наводило Сергеева на мысль о том, что человечество, сколько его не бей, от глобального идеализма не избавится. Оставшиеся 10 % реалистов опубликовать свои статьи в свободной прессе не смогли. Пресса не была настолько свободна, и, возможно, (хотя Сергеев начал это понимать только после многих лет жизни на Ничьей Земле) решение тайных цензоров было правильным. Умножая познания свои, ты умножаешь скорбь свою.

И вот, спустя годы на этом месте остался только мусор, выглядывающий из-под снега. Ни очевидцев. Ни тех, кто захочет докопаться до причин произошедшего. Никого.

И ведь все попытались объяснить, оставаясь в привычных рамках – и грохот, и взрывную волну! И объяснили все головотяпством и стечением обстоятельств, потому, что люди с охотой верят во все, что укладывается в простую картину мира, и не хотят верить в то, что может сделать их жизнь менее удобной.

Даже Сергееву иногда хотелось думать, что он ошибался. Очень хотелось. Но, почему-то, ни забыть, ни убедить себя в том, что тогда, на дамбе, похозяйничала роковая случайность, не получалось. Потому что он знал.

Знал наверняка.

Они возвращались к кибуцу по собственным следам, и «бить» лыжню не было необходимости. Сергеев стал первым в их короткой колонне, чуть опустил голову, пряча лицо от холода под краем капюшона, и побежал легко и размашисто, подставив спину такому удобному для полетов северо-восточному ветру. Саманта скользила по лыжне прямо за ним, а обиженный на нее за «гусара и шпоры» Вадим замыкал отряд, недовольно посапывая.

За подлеском открылся неширокий луг, белый и гладкий, как льдина – их полузанесённые метелью следы рассекали его надвое и ныряли в лес – в настоящий лес, густой и мрачный, с буреломами и затаившейся в кустах цепкой снежной мглой. Темп бега тут же упал, но, к счастью, цель перебежки уже была близка.

Змеящаяся между деревьев тропа вывела троицу к узкой, как лесной ручей, дороге на которой, фыркая паром, стояла низкорослая, мохнатая лошадка, запряженная в самодельные сани, больше напоминающие волокушу. В санях, на лапах ельника, завернувшись в мохнатую подстилку, дремал возница – тот самый крепыш Алеша, с которым Вадик ругался у ворот в день приезда в кибуц. Правда, к моменту, когда лыжники вышли к саням, он уже не дремал, а бдел, как полагается дозорному, (видать слух у парня был достойным!) сидя, с короткоствольным АКСом в руках. Но Сергеева было не обмануть – физиономия у вояки выглядела слегка помятой и заспанной. Мальчишку элементарно сморило в тепле. Он смешно хлопал глазами, крутил головой, бросился помочь Саманте уложить лыжи, после чего та окинула его доброжелательно-насмешливым взглядом, но лыжи так и не доверила.

А потом лошадка неторопливо потрусила вперед, волоча сани по хрусткому снегу и упрямо бодая лбом усиливающуюся вьюгу.

– Завтра я буду уходить, – сообщил спутникам Сергеев, устраиваясь поудобнее. – В любом случае пойду. Ждать больше нельзя – просто нет времени. Мы вместе подготовим план переброски, а все остальное вы можете сделать и без меня. След остывает. Еще пару дней бездействия – и я не найду Молчуна никогда, даже с подсказками Али-Бабы.

Саманта посмотрела на него из-под воротника, которым прикрывала лицо. Так смотрит на непутевого сына заботливая мать – с сочувствием и поддержкой.

– Понимаю. Ты не волнуйся, Миша, я твоего араба на ту сторону доставлю. Если погода будет, то быстро доставлю, курьерской почтой…

– А если не будет погоды? – осведомился Вадим. – Если снег зарядит на этак недельку? Или на две? Как позапрошлой зимой, когда мело 23 дня? Не, ребята, это не по мне – сидеть и ждать у моря погоды! Действовать надо! Действовать! У меня есть реальный план…

– Ты опять хочешь попытаться прорваться? – перебил его Михаил. – Вадик, друг мой! Пойми – это не войсковая операция и не партизанская война. Никто и ни с кем не должен вступать в бой. Нам надо просто переправить Али-Бабу на ту сторону живым. Не устраивать шум, чтобы к месту переброски стянули все войска с округи, не устраивать бойню, а по возможности, тихо и скрытно, доставить его в оговоренное безопасное место и передать встречающим. Не высадить на том берегу, где попало, а именно передать, да еще и так, чтобы он мог спокойно покинуть приграничную Зону. Я верю, что ты прорвешься, но, пойми, этого от нас не требуется. Поэтому, прошу, слушайся Саманту. Просачиваться куда-то – это ее конек. Сэм, – позвал он. – А что если погоды действительно не будет? Что тогда?